Португалов Валентин Валентинович (01.06.1913−07.03.1969) — поэт, переводчик, артист.

Валентин Валентинович Португалов родился 1 июня 1913 году в поселке Кунцево Московской губернии. Родители мальчика образованные, интеллигентные люди: отец — книгоиздатель, собрал в доме богатую бибилиотеку, детство Валентина прошло среди обилия книг, мать — учительница… Мальчику было семь лет, когда на фронте, погиб его отец. С этого момента много беспризорничал, жил по детдомам.

В 1928 году все таки окончил семилетку и пошёл работать сначала револьверщиком, а потом и токарем на авиационный завод №22 в Филях, продолжая учиться по вечерам. В1930 году поступил на актёрское отделение Государственных экспериментальных театральных мастерских имени Всеволода Мейерхольда.

В 1931 году работал в Московском реалистическом театре у Николая Охлопкова. В 1934 году перешёл в сектор детского вещания Всесоюзного радиокомитета, одновременно сотрудничал с газетой «Политотделец» Московского речного пароходства. В следующем году поступил на второй курс Литературного института Союза писателей.

27 апреля 1937 года его арестовали, а 8 августа осудили по обвинению в «участии в террористической группе молодых литераторов, разрабатывающих план покушения на товарища Сталина» на пять лет колымских лагерей.

27 октября 1937 года он был доставлен в Магадан на пароходе «Кулу». С этого момента в лагерях работал забойщиком, лесорубом, трактористом, горным мастером-бригадиром, начальником промприбора и еще на многих физических, самых разнообразных работах.

14 мая 1942 года освободился из заключения, устроился в Магаданский музыкально-драматический театр, где работал сначала актёром, а затем режиссёром — руководителем эстрадной группы. Участвовал в спектаклях «Русские люди» К. Симонова, «Егор Булычев и другие» М. Горького, «Раскинулось море широко» Вс. Вишневского, Вс. Азарова и А. Крона, «Давным-давно» А. Гладкова и других, в концертах. Активно сотрудничал в Колымском радиокомитете, за что получил благодарность от начальника Дальстроя И.Ф. Никишова. В 1946 году в органы МВД попали стихи Португалова о лагерном произволе, испытанном им в годы заключения. Это явилось причиной вторичного осуждения поэта Военным трибуналом войск НКВД при Дальстрое на восемь лет лишения свободы. Правда уже 10 июня 1952 года освободился из лагеря.

После освобождения работал на разных должностях в посёлках центральной Колымы.

В 1955 году переехал в Ягодное, где ему предложили должность художественного руководителя районного дома культуры. Здесь создал семью, женившись на бывшей заключённой.

Реабилитирован по обоим делам Военным трибуналом Московского военного округа 8 октября 1956 года «за отсутствием состава преступления». А в 1957 году Португаловы переехали жить в Магадан, где Валентин Валентинович стал работать старшим методистом областного Дома народного творчества. В 1957 году на Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Москве чукотско-эскимосский национальный ансамбль «Эргырон», которым руководил В.В. Португалов, был награждён серебряной медалью. За пять лет работы в ОДНТ им составлено около 30 репертуарных сборников для художественной самодеятельности, в том числе и на чукотском языке. Вместе с композитором Х. Нарвой впервые собрал и издал чукотские и эскимосские песни и танцевальные мелодии в сборнике «Песни народов Севера» (Магадан, 1960). Много лет он собирал чукотский, эскимосский и эвенский фольклор, часто встречался с коренными жителями, беседовал с ними, записывал их рассказы и легенды, переводил на русский язык стихи и поэмы поэтов-аборигенов. Итогом этого общения стала детская книжка «Малыши» эскимосского поэта Ю. Анко в переводе Португалова, вышедшая в 1959 году в Магаданском книжном издательстве. Здесь же в 1960 году вышла первая книга стихов и поэм самого В.В. Португалова «Северо-Восток». В 1962 году поэт по рекомендации К.М. Симонова был принят в члены Союза писателей СССР — одним из первых в Магадане.

«Усталый, всегда заваленный делами, напряженно творчески работающий, он нередко делился с нами своими знаниями, помогал нам, расцветал от каждой нашей удачной строчки», — вспоминала писательница Галина Остапенко. И еще: «Удивительным было его отношение к молодым. Помню, как целые вечера он просиживал с Василием Шумковым, молодым бульдозеристом с прииска Бурхала, как бережно правил его первые неумелые рифмы... Чукчи — Антонина Кымытваль, Виктор Кеулькут, эскимос Юрий Анко... Он учил их, пестовал, как добрая нянька, переводил их стихи...»
Альберт Мифтахутдинов, Анатолий Пчелкин, Антонина Кымытваль называли его «папой Валей». Их дружеские отношения с наставником сохранились и после того, как Португалов переехал в Москву…

В 1963 году Португаловы покинули Колыму и переехали в Москву, где Валентину Валентиновичу выделили квартиру как реабилитированному. Во второй половине 1960-х он руководил кафедрой литературного мастерства на Высших литературных курсах. При его активном участии становились на ноги молодые национальные поэты Чукотки Ю. Анко, А. Кымытваль, В. Келькут и другие.

7 марта 1969 года В.В. Португалов скоропостижно скончался.

В московских издательствах были изданы его сборники «Человеку не спится» (1968) — последний изданный при жизни автора сборник стихов; «Сиверко» (1973). В 2003 году в серии «Архивы памяти» ягоднинский краевед и издатель И.А. Паникаров выпустил сборник стихов и поэм В.В. Португалова «Колымская баллада», а дочь репрессированной писательницы Г.А. Воронской Т.И. Исаева издает в Москве книги из архива поэта, который он собирал на протяжении многих лет, в том числе его собственные произведения: «Мы, „крещёные“ в тридцать седьмом году» (2006) и «Говорит Чукотка» (2011).

***

***

Хариус мутит хвостом

Воду в таёжной реке.

Кукушки кукуют вдали

В зелёном березняке.

Лисицы рыжий огонь

Зажегся в густом тальнике.

Рябины резной листок

Лежит у тебя в руке.

Горек и непонятен

Запах болотных трав.

Виден за десять вёрст

Дым чужого костра.

Сопок далёких синь

В мареве белых ночей…

Сердце моё стучит

Резче и горячей.

Отблеск заката в глазах,

Соль на сухих губах.

В сопки меня зовёт

Охотничья судьба.

Зовут меня лиственниц ветки,

Машет тополь зелёной рукой,

Чайки кричат истошно

Над Колымой-рекой.

Зовут замшелые скалы,

Коряги и бурелом,

Сохатый — лесной бродяга,

Бредущий сквозь ночь напролом.

Буйная зелень осин

В поймах таёжных рек,

Токанье глухарей

На самой ранней заре.

Если тебе знакомо

Всё это, как и мне

Если ты не боишься

Мхов, трясин и камней,

Если весны приметы

Тебе не дают заснуть, -

Закинь котомку за плечи

И вдвоём отправимся в путь.

Пойдём по распадкам, по сопкам

Охотничьей старой тропой,

Увидим, как лось выходит

К речке на водопой.

Пройдём по таёжным завалам,

Где не был никто из людей.

Увидим дрожащие звёзды

В чёрной ночной воде.

Пора скитаний настала,

Охотничьих странствий пора.

Скорей собирайся, товарищ! -

Не будем ждать до утра.

Нас встретит уже в дороге

Заря молодого дня!

Рыжий огонь созвездий

С неба глядит на меня.

***

***

Тайга. Глухомань. То болота, то сопки.

Росомашьи следы. Куропачье перо.

Перебранка ручьев. То свирепый, то робкий

Дождь. Бесценное рек серебро.

 

Трепыханье сполохов. Хруст валежника под ногами.

Мох на скалах. Закатов немыслимая красота.

Горечь трав. Запах смол. Вой ветров над снегами

Да осенних ночей непроглядная чернота.

 

Голубые снега. Солнце от стужи багровое,

Замороженное и брошенное в пустоту.

Стланик, в три погибели согнутый снежным покровом.

Дыхание, стынущее на лету.

 

Полыханье червонного золота зорь по весне.

Лёд на реках, набухший водой, ноздреватый.

Осенние жалобы птиц. Небо — синее будто во сне.

Обмелевших рек каменистые перекаты.

Колыма! — моё горе и гордость! -

Сколько здесь вёрст исхожено?!

Колыма! — моё горе и гордость! -

Сколько здесь сил положено!

Я шагал по твоим дорогам,

Воду пил из твоих ключей.

Я плоты проводил по порогам

В мутном свете белых ночей.

Я кайлом в мерзлоту вгрызался,

Вековые деревья валил,

Никакого труда не гнушался

Чистый спирт, словно воду пил.

Я не раз тонул в твоих реках,

Голодал и спал на снегу,

С ледяною коркой на веках

По распадкам плутал в пургу.

Я люблю таёжные дали

И охотничий дым костров.

Семь смертей меня миновали,

Продували сотни ветров.

Здесь дороги мне не заказаны:

Знаю сопки и люди меня.

Колыма! — мы с тобою связаны

Клятвой Холода и Огня.

***

***

Птица! -

Я ведь тоже такой -

Галчонок, выпавший из гнезда,

Забывший сон,

Потерявший покой,

Полуголодный,

Полубольной -

Всегда.

Один.

Одинёхонек.

Одинок.

Одиночество давит плечи….

Проглянет сквозь тучу погожий денёк,

А встретить его -

Нечем.

Живу.

Прыгаю с кочки на кочку.

Дышу придорожной пылью.

Холодной осенней ночью

берегу онемевшие крылья,

Чтобы совсем не застыли…

Живу!

Только знаю:

Нет ничего на свете сильней

Горя моего -

Любви моей.

Ягодное 1949

***

***

Благослови меня тёплым ветром,

Лёгким туманом, хорошим днём!

Сколько ещё нам блуждать по свету,

Покуда друг друга мы не найдём?

Благослови меня странной улыбкой,

Взглядом случайным, пожатьем руки,

Флейтой ночною, далекой скрипкой,

Встречей нечаянной в ночь у реки,

Взмахом ресниц твоих, вздохом единым,

Бедой неминучей, солнцем в крови

Ночью бессонной, веснушчатым сыном,

Любовью навеки — благослови!...

***

***

Звездопад!

Ах, какой звездопад сегодня -

Золотой дождь…

На каком раздорожье,

У какого разводья

Ты меня ждёшь?

На гусиных путях,

Журавлиных дорогах,

Лебединых тропах?

На зубастых камнях индигирских порогов?

Возле речки Арга-Юрях?

В небе плавают звёзды, как зыбкие тени

В мутной воде…

Где мы встретимся?

Может быть, в Проведении?

В Нексикане? в Амани? — где?

Сопки в небо гольцами чёрными скалятся,

Улыбаясь синей звезде…

Где мы встретимся?

Может быть, где-то на Скалистом?

Или в бухте Лаврентия? — где?

Улыбнись!

Я ещё не придумал названия

Песне, что я тебе спою, -

Пусть подскажут её голубые сияния

И тайги зелёный уют.

Мы увидим, как хариусы танцуют,

Над водой изгибаясь дугой.

Мы услышим, как смятые травы тоскуют

Под твоей ногой.

Там, где встретимся мы, закачается воздух,

Руки ввысь поднимет скала.

Только помни:

И радость,

И небо,

И звёзды -

Всё пополам!

***

Человеку не спится

Первооткрывателю колымского

золота — геологу Сергею

Дмитриевичу Раковскому

***

….Большеносый, сутулый, нахохленный, словно старая птица,

Человек раздражён, человеку сегодня не спится.

Он шагами неверными широкую комнату мерит,

Он глядит в подмосковную ночь и ничуть этой ночи не верит.

Окна — настежь. Тёплый воздух патокой липнет к лицу.

Георгины большеголовые подходят тихонько к крыльцу.

Где-то там, за рекою, выпь не может угомониться.

Человеку не спится.

Человеку не спится: у него катар и одышка.

В синих брюках, в кармане, лежит пенсионная книжка.

Орденов и медалей колодки на новом горят пиджаке.

На плече — огнестрельная рана, и шрам от ножа — на руке

Что-то чаще и чаще сердце стало давать осечку…

Подмосковная дача смотрит окнами в сонную речку.

Там кувшинки цветут.

А ему ни на что не глядится.

Человеку не спится.

Почему? Почему! Почему человеку не спится?!

Он не вор, не подлец, не пошляк, не тупица,

Он привык днём и ночью трудится -

Почему ж человеку не спится?

Неспокойно ему, неспокойно ему и тоскливо.

Шебаршит у его изголовья горбатая старая ива.

Пахнет горькой таёжной травой одеяло на вате,

Рыщут волны Охотского моря у самой кровати,

Под дубовыми креслами родниковая плещет водица, -

Эх, сейчас бы да этой водой ледяною умыться,

Да этой водицы напиться!

Человеку не спится.

Тридцать лет пролетели как сон, а сегодня не спиться…

Без него, без него намечается план экспедиций.

Без него у холщовых палаток ещё с предрассветной поры

Мохноногих сибирских лошадок завьючивают каюры.

Те, что любят тайгу и Советскую Родину любят.

Без него там, над Санга — Кюель, полыхают зарницы…

Оттого и не спиться.

Он ложится, и снова встаёт, и снова ложится, -

Не спится.

Соловьи рассвистались, луна на воде серебрится.

Не спится ему, не спится.

Чуть закроет глаза — перед ним колымские сопки,

Крутобокие сопки.

Мельтешат в глазах медвежьи следы да оленьи тропки,

Узкие тропки.

Чуть закроит глаза — Колыма бурлит на порогах,

На ревучих порогах,

И машины бегут на таёжных дорогах,

На протоптанных им дорогах.

Чуть закроит глаза — облака курчавые тают,

Расплываются, тают.

Экскаваторов длинные стрелы взлетают.

Чуть закроет глаза — съёмщик золота начинает трудиться.

Не спеша начинает трудиться.

И песок золотой между пальцев корявых струится,

Как лучёнышки солнца струится.

Человеку не спится…

Он встаёт.

Он выходит за дверь.

Он стоит на высоком крыльце.

Расцветает улыбка на морщинистом бледном лице.

Он  — решил.

Пачку денег в карман пиджака,

От волненья дрожа, суёт торопливо рука.

Дёгтем пахнущие сапоги. Нет не шляпа, а старая кепка.

Враз зелёная куртка ремнём перехвачена крепко.

Вот и всё.

Он готов.

Самолёт ревёт на заре.

И взвиваясь ввысь, тая в облачном серебре.

Двое суток в пути. Человек — у окна. Он не спит.

Он усталым, взволнованным глазом следит,

Как весёлое солнце купается в рыхлом тумане.

Сердце тихо колотится. Часы задремали в кармане…

 

Колыма.

Берелёх.

Самолёт пошёл на посадку,

Разыскав среди вздыбленных скал небольшую площадку.

Человек выходит на воздух. Он щурит глаза и дрожит.

Колыма! — как он рвался к тебе!

Нет, ему без тебя не прожить!

Он натруженным горлом хватает трепещущий воздух.

В бледном небе вечернем — такие знакомые звёзды.

Колыма! — нет родней твоих сопок, низин и болот!

Человек холодной рукой папиросу берёт,

Сизый дым улетает, сливаясь с синеющей далью…

Человек переполнен какой-то огромной печалью.

Почему ж! Не сюда ли он рвался! Не сюда ли тянуло его!

Человек растерялся: не поймёт себя самого.

Он выходит на трассу. Тонут ноги в горячей пыли.

Он идёт по дороге дорогой его сердцу земли,

О которой мечтал в подмосковных ночах,

о которой

Думал денно и нощно, -

так вот они, эти просторы!

Он идёт по дороге, а на ней — вереницы машин,

Шофера — развесёлые парни — смотрят в пыльные окна

кабин,

Шофера — сердечные парни — коли с ними ему по пути,

Чем шагать на своих на двоих, предлагают его подвести.

И, трясясь на ухабах, он едет Нексиканской долиной,

Нексиканской долиною длинной.

Птицы перед грозою кричат над долиной.

Стон стоит комариный.

В полумраке подбегают к дороге синие горы.

Как лягушки в пруду, по долине выводят рулады моторы.

На приборах звёзды горят,

на ветру трепыхаются флаги.

Проплывают качаясь корабли сухопутные — драги.

Да… он здесь проходил бездорожьем по болотистым

марям, -

Сколько вынул шурфов, сколько сопок обшарил,

Замерзал и тонул, обрывался и падал со скал, -

Всё искал золотишко, всё искал, и искал, и искал -

И нашёл…

Он задумчиво сходит с машины,

Он небритый, усталый, ссутуленный жизнью мужчина.

Перепрыгнув кювет, по кочкарнику грузно шагает,

Глухо чавкают в жиже болотной подошвы тяжёлых сапог.

Лиловатый багульник колючей росою намок.

Одуванчиков пух из-под ног лениво взлетает.

Он идёт к промприбору.

Надрывно звенят комары.

Звонко камни считает ручей. Бурундук засвистел из норы.

Он идёт прямиком. Он глядит, неотрывно глядит

На людей у прибора.

Руки сами прижались к груди,

Будто сердце желая унять. Сердце бьёт о ладони…

Горняки в брезентовых робах хлопочут на полигоне.

Транспортёры бегут, как ручьи, проторёнными путями,

И бульдозеры режут колымскую землю ломтями.

Большими ломтями… холодную землю… режут…

Только чиркает нож о каменья…

Только траков размеренный скрежет…

Из трубы выхлопной, как из печки,

вылетают дыма колечки.

Такие смешные колечки…

На головке прибора — звезда, и месяц над нею,

И высокое небо синьки синее,

Стоячей воды смирнее.

И осока шелестит под ногами:

«Ш-ш-шу…ш-ш-шу…

Я -дыш-шу… я — шур-ш-шу… я спе-ш-шу

Из холодной земли насосаться живительных соков,

Чтобы стебли закинуть высоко-высоко-высоко,

Чтобы люди сказали: вот это — осока! ну и осока!

Потому и дышу и шуршу:

Ш-ш-шу… шш-шшу…»

И брусника таращит глаза, от бессонницы красные,

Разнесчастные.

Только им доверяться опасно:

Заведут в чащобу, в бурелом, в буревал. -

Ну и пропал…

Он идёт к промприбору, оставляя в болотине след.

Он шагает туда, где, как знамя вседневных побед,

На полотнище выцветшем, градом побитом,

Седыми дождями омытом,

Прорастают, словно трава,

Клятвы горняцкой слова:

«Семилетку… выполним… в пять…»

 

Ах, как хочется спать!...

Усталость, грохоча, навалилась на плечи, как горный

обвал.

«Сколько ночей я не спал?!

Две? Четыре? Двенадцать?

Слушай, сердце, пора бы уняться…

Да, уняться…»

Начинается дождь. Капли падают, тихо звеня.

Кто-то с криком навстречу бежит.

«Неужели узнали меня?»

…Ах, зачем эти рыжие звёзды

в глазах утомлённых ребят?!

Ах, какие горячие, сильные руки у этих ребят…

Это — братство таёжное, горняков колымских семья:

— Это — вы?

— Это — я…

Это — сердце стучит горячей.

Это — россыпь звёздных лучей.

Это — клёкот горных ключей.

Это — хохочет ручей:

«Ты — ничей… ты — ничей… ты -ничей… чей… эй…»

Это — шёпот травы.

Это — лёгкий наклон головы:

— Это — я…

— Это — вы!...

 

Рассветает.

Спотыкаясь о сопки, пыля на бегу,

Ковыляет дорога куда-то в глухую тайгу.

У костра — дымокура на ворохе стёганок ватных

Тихо спит человек. Спит, улыбаясь во сне.

Рассветает.

Туман уплывает в распадки.

Ветер что-то бормочет невнятно.

На востоке, за сопками, небо начинает смущенно

краснеть.

Терриконы стоят, словно памятник славе горняцкой, -

Каменистые сопки глядят и не могут на них

наглядеться.

Снова дождик пошёл,

тёплый,

радостный,

залихватский,

Озорной и весёлый, как детство,

Как милое звонкое детство.

Будто пёстрая кошка, радуга  выгнула спину,

Опёршись о сопок вершины,

Неба разгладив морщины,

Дробясь в дождевой пыльце…

У костра-дымокура спит седой усталый мужчина,

И дождинки блестят на бледном, небритом лице.

Где-то в чаще таёжной кукушка тоскует, считает

года,

Да поблизости, в скруббере, рёвом ревёт вода.

Горизонт опоясала сопок безмолвных гряда,

На вершинах — нетающий снег.

Дождь тихонько стучит.

Человек спит.

Спокойно спит человек.

 

Популярность: 43%