Евгений Владимирович Сычёв — «ПАРОЛЬ — ЧУКОТКА»

Евгений Владимирович Сычёв родился 25 марта 1946 года в Саратове в семье военных. В детстве жил вместе с родителями в различных точках Советского Союза. Особенно яркое впечатление произвел на него Европейский Север (Воркута, Салехард и маленькая станция Подгорная в глухой тайге).

Среднюю школу окончил в Саратове, где начал трудовую деятельность автослесарем, а затем шофёром-профессионалом. Там же окончил Биологический факультет Государственного университета им. Н.Г. Чернышевского. После службы в армии, в 1972 году, прибыл в Магадан. Работал в полевых партиях, органах государственной власти, преподавал в высшей школе. В командировках объездил все районы Магаданской области, включая Чукотку.

В 1995 году поступил в Магаданский филиал Московской Государственной Юридической Академии, который окончил в 2000 году. После получения юридической специальности в области гражданского права, возглавил юридическую службу в Управлении природных ресурсов и охраны окружающей среды по магаданской области.

В 2017 году присвоено почетное звание «Почетный гражданин Чукотского автономного округа».

В Магадане известен как юрист в области охраны природных ресурсов, преподаватель, лектор, ветеран-горнолыжник, а в последние годы и как писатель.

В марте 2012 года в Москве тиражом 500 экземпляров вышла в свет книга Е. В. Сычёва «Пароль — Чукотка».

Вот что пишет в предисловии к этой работе Михаил Горбунов, член союза журналистов России, именной победитель-лауреат Национального конкурса «Золотое перо Руси».

«…Магаданская область, несмотря на то, что мала по численности, — людской конгломерат, где смешаны представители десятков народов не только России, но и дальнего зарубежья. И, разумеется, коренных малочисленных народностей: эвены, юкагиры, ительмены, чукчи, эскимосы и т.п.  Не все из приезжих попали сюда добровольно. 20 лет, начиная с 30-х годов, Великий Сталин слал сюда пароходы с заключенными. И многие освоившиеся зэка затем оседали на Колыме. Ехали и комсомольцы-добровольцы. И тоже оставались на всю жизнь. Потом ехали романтики «за мечтами, за туманом». И расчётливые люди, подзаработать годика за три в старательской артели, купить себе дачку в теплых краях, машину. Большинство их также надолго оседало на просторах Колымы. И из всего этого образовалось чрезвычайно своеобразное сообщество жителей Крайнего Севера СССР с уникальным самосознанием.

На мой взгляд, уникальность этого огромного по территории края еще и в том, что до сих пор встречаются здесь любовь к нему тройной степени силы. Чтобы понятнее было, поясню. Если вы встретите где-нибудь в Москве, Саратове или вообще на просторах бывшего Союза земляка — МАГАДАНЦА, дело наверняка ограничится от силы получасовым разговором, ну, максимум распитой в компании бутылкой-другой водки. Если вы земляки по КОЛЫМЕ, особенно по конкретному ее району — быть беседе долгой, теплой, со слезой воспоминаний. Но если вы даже в разное время жили на ЧУКОТКЕ — либо вы уже друзья, либо стали ими сразу при произнесении этого волшебного слова — ЧУКОТКА. Это как пароль, по которому близкие  по духу люди узнают друг друга….»

Почему  я вообще решила познакомить вас с этим произведением?

Во-первых, не буду скрывать - лично знакома с Евгением Владимировичем.

Первая наша встреча произошла в  феврале 2011 года, на открытии экспозиции  художественных работ и работ декоративно-прикладного искусства «Чукотка — любовь моя», которую я привезла в город Магадан из Билибино. Целью этого проекта было знакомство жителей Магадана с творчеством художников и мастеров Чукотки. Подобная выставка проводилась впервые за последние 25 лет. В тот день пришло много  гостей, среди которых также был и Евгений Сычев. Знакомил нас заслуженный художник России Евгений Краморенко. Евгения Владимировича он представил мне среди прочих многих именитых гостей, — «Еттык нутэтумгытури!», — с улыбкой традиционно по-чукотски приветствовал меня Сычёв. Именно его — высокого мужчину с военной выправкой, с живым пытливым взглядом, в котором светился неподдельный интерес ко всему происходящему, я сразу отметила особо. Чуть позже Евгений Владимирович довольно подробно опросил меня и выяснил всё интересующее его о работах, представленных на выставке, об авторах этих работ, потом постепенно перешёл на расспросы о жизни в Билибино и прочие общие темы. Позднее Евгений Владимирович ещё не раз приходил в клуб «Металлист», где проходила выставка, просто побеседовать. Во время этих встреч, Евгений Владимирович проявил себя эрудированным и знающим человеком, прекрасным рассказчиком. Его интересные и познавательные повествования о Чукотке, людях, национальной одежде можно было слушать неустанно. Через несколько дней, возможно, чтобы поддержать и как-то разнообразить мою жизнь в Магадане, Евгений Владимирович пригласил меня в гости, проявив «обычное» чукотское гостеприимство, которое он, почему-то, прожив почти всю жизнь на севере, называет «кавказским».

И вот я в гостях. За интересной беседой хозяин как-то мимоходом накормил меня до отвала ухой из красной рыбы, хочу заметить, очень вкусной, которую приготовил собственноручно, напоил чаем с разнообразнейшими вареньями — начиная от традиционного из чёрной смородины и кончая таким экзотическим для Чукотки, как варенье из жимолости. Поведал много интересного о культурной жизни Магадана, о художниках, писателях, рассказал о, тогда ещё готовящейся к изданию, своей новой книге об острове Врангеля. Евгений Сычёв подкупал своей открытостью, он готов был, делится со мной всем, как будто мы лучшие друзья и знаем друг друга уже не первый десяток лет.

Поразила его квартира — одна из комнат целиком отведена под огромную библиотеку, собрание книг — уникальное, на всех стенах — картины, очень интересная коллекция, включающая работы не только магаданских и чукотских художников, но и известных зарубежных авторов…

В дальнейшем Евгений Владимирович пригласил меня на творческий вечер молодых поэтов  в библиотеку им. А.С. Пушкина, где представилась возможность познакомить магаданских поэтов и писателей с творчеством билибинского поэта А.В. Хороших…

А в этом году благодаря Евгению Владимировичу, произошло замечательное событие, мое личное знакомство с чукотской поэтессой Антониной Александровной Кымытваль …

Со времени моего знакомства с Евгением Владимировичем прошёл всего один год. Много это или мало? Трудно ответить. Но можно сказать лишь одно, что за это время он стал мне близким по духу человеком, одним из нашего «северного братства», с которым хоть в огонь, хоть в воду, а уж в разведку и подавно…

Но давайте продолжим. Наконец, во-вторых, и это самое главное, книга Е. В. Сычёва действительно заслуживает особого внимания. «Пароль — Чукотка» — первая его книга, но, несмотря на это, написана профессионально. И именно поэтому хочется, чтобы об  удачном опыте автора узнало большее количество читателей…

И теперь мы постараемся рассказать об этом произведении чуть поподробнее.

«Пароль — Чукотка» — это замечательная повесть о жизни полевого отряда, в составе которого находилась группа орнитологов, занимавшаяся  изучением на острове Врангеля популяции белых гусей. Е. В. Сычёв, будучи назначен начальником этого отряда,  делится своими воспоминаниями, повествуя о событиях весёлых и грустных, произошедших во время экспедиции на остров. Уникальны сведения о природе, населённых пунктах, военных объектах острова. Но основное внимание автор уделяет людям, проживающим на этом острове или волею судеб попавших на него, на некоторое время; людям с их непростыми судьбами, уникальными, как и сам остров жизнями; людям разных профессий и национальностей, которых объединяет лишь то, что все они оказались в один прекрасный момент на самом краю земли и стали героями повести Е. В. Сычёва. Среди них Валентин Хлёсткин — техник, старый полевой волк — «Боцман»; «Москвич»; Николай Винклер — на тот момент директор заказника «Остров Врангель»; Никита Вронский — «Матрос» — внук известного полевика, ходившего ещё с самими Билибиным и Цареградским; Женя Хлебосолов — «Юнга»; доктор Гриша; представители северных народов :  Увелькот, Гриша Каургин, Шура; и, наконец, сам Евгений Сычёв — «Капитан».

Евгений Сычёв, по образованию биолог, профессионально описывает флору и фауну острова.  Из его повести много нового можно узнать о жизни овцебыков, для которых остров стал новым местом обитания, других представителях животного мира: белых медведях, моржах, северных оленях, песцах и леммингах. Также мы, вместе с группой орнитологов, изучаем белых гусей, которые прилетали на место гнездования на остров Врангеля и стали объектом пристального наблюдения и изучения.

Дополнительно хочется сказать о стиле изложения автора. Книга написана в яркой индивидуальной манере, легко, доступно, для широкого круга читателей. Вам не будет скучно ни одной минуты, повесть читается на одном дыхании. И проведённое за чтением время, что не маловажно, не будет потеряно даром, обогатив вас культурно и интеллектуально.

Об этой книге можно ещё очень долго рассказывать, но, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, поэтому, будем считать, что мы достаточно вас заинтриговали, и теперь вы обязательно найдёте и прочтёте эту яркую, незабываемую книгу. Да,  хотим уточнить, что эта книга будет интересна не только жителям Чукотки или северного региона, но и людям, которые никогда не бывали в наших краях.  Что касается возрастной группы — обозначим её «16+».

Я от всей души поздравляю Евгения Владимировича с выходом его первой книги. Надеюсь, что этот удачный опыт будет иметь своё продолжение. Желаю Ему крепкого здоровья, и много сил для осуществления своих творческих замыслов. С уважением Светлана Ткачева.

Р.S. ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ. Связаться с Евгением Владимировичем, задать ему вопросы, в том числе и связанные с приобретением книги можно, написав ему на e-mail: sychev_evgenii@bk.ru

Далее мы публикуем несколько глав из книги Евгения Сычёва «Пароль Чукотка». Итак...

Легко ли попасть на остров Врангеля?

Видимо, не зря остров Врангеля так долго не открывался людям. Лишь в 1881 году на остров высадились американцы, да и то лишь на один день, которые и закрепили за островом название Врангель. Русская экспедиция на судне «Вайгач» высадилась на острове спустя тридцать лет, в 1911 году. И до сих пор попасть на остров довольно сложно даже по воздуху. Это мы почувствовали, когда впервые я попытался вылететь на остров Врангеля, будучи начальником полевого отряда.
Вначале мы долго сидели в райцентре Шмидтовского района — Мысе Шмидта — по причине нелетной погоды и еще потому, что имелся серьезный конкурент — богатая геодезическая экспедиция, у которой денег было на несколько порядков больше, чем у нас. Она фактически скупила, а точнее, взяла в аренду имеющиеся «борта», как назывались на северном жаргоне все летательные аппараты, и, как только где-то открывалось «окошко» по погоде, сразу гнала туда самолет или вертолет. Конкурировать с ней было практически невозможно, начальник геодезической партии занимал в аэропортовской гостинице сразу два номера на весь полевой сезон и, естественно, пользовался обширными связями среди начальства как самого Шмидтовского авиаотряда, так и среди руководства райцентра и поселкового начальства. Кроме того, в нем было примерно 120 килограмм, что в сочетании с крутым нравом само по себе добавляло аргументов не в нашу пользу.
Уяснив ситуацию, мы впали в грусть, потому что нам нужен был спецрейс, и не просто на остров Врангеля, а именно в поселок Звездный, где находился аэропорт. Желательно было, чтобы в один самолет вместился груз с полевым снаряжением, еда и сами члены отряда. Кроме того, для вылета было необходимо, чтобы была погода в трех точках сразу: на Мысе Шмидта, в поселке Ушаковский и поселке Звездный. И если в точности прогноза погоды на Мысе Шмидта сомневаться не приходилось, и в поселке Ушаковском тоже, поскольку там каждые четыре часа сведения о погоде давала полярная станция, то в поселке Звездный сведения передавал начальник аэропорта, он же метеоролог, радист, кассир и обслуга всего аэропорта. А от него шли почти все время короткие радиограммы, состоящие из двух букв «СЗ», что означало — «сопки закрыты». А коль врангелевские сопки закрыты, то вылет на остров отменялся. Проверить его сообщения никто не мог. Оставалось только верить. После такой радиограммы Паша, так звали начальника врангелевского аэропорта, спокойно занимался своими делами в полной уверенности, что борта с Мыса Шмидта сегодня точно не будет.
Стало ясно, что при таком раскладе на остров Врангеля можно или не попасть вообще или только к концу полевого сезона. Поэтому требовались кардинальные меры. Смирив гордыню, которая меня как молодого начальника полевого отряда переполняла до краев, я пошел знакомиться к начальнику геодезической партии.
Робко постучав в его номер, на котором красовалась табличка с его фамилией и должностью, я вошел. — Кого еще черти принесли? — задал вопрос бородатый, крепкого сложения мужчина, который сидел за здоровенным столом, заваленным множеством карт. Сбоку от стола высилась радиостанция, судя по размерам, довольно мощная.
Я представился и с треском поставил на стол бутылку коньяка. — Что это? — спросил он, хотя и так было видно, что это коньяк. — Коньяк, и, по-моему, довольно приличный, — ответил я. — Для знакомства и беседы! — Ты первое поле идешь начальником? — спросил Петр. — Первое, — честно ответил я, хотя до этого в прошлогоднем поле был в Чукотском районе рядовым участником и четыре поля на материке в университетской экспедиции, но те поля не в счет. — Ладно, молодец, что не стал сразу врать, — буркнул мой новый знакомый, — а то бы вылетел сразу к чертовой матери отсюда! Садись и все по порядку расскажи, где учился, где живешь и куда собираешься лететь? А бутылку оставь себе, вон, видишь, в углу мешками ящики закрыты? Там этого добра хватает — упиться можно.
Мы быстро сошлись. Петр сам был с Магадана, ненамного меня старше, имел двух маленьких дочек, да и жили мы в городе почти рядом. Я описал ему нашу ситуацию с вылетом, и он заметил, что выводы я сделал правильные и верно поступил, что не стал качать права и подошел к нему. Далее рассказал, что их отряд обновляет топографическую сеть, то есть забрасывает людей, обычно одного инженера или техника и двух рабочих, на самые высокие сопки, там они устанавливают геодезический знак. Затем каждая группа должна одновременно отнаблюдаться с двумя другими, чтобы получился тщательно вымеренный треугольник, и только после этого геодезисты выходят в эфир и докладывают, что работу выполнили. Лишь тогда он посылает за ними вертолет и забирает с сопки. Данную работу можно выполнить за три дня, а можно и за три месяца. Все зависит от погоды и удачи. Конечно, когда сидят на сопке долго, то начинают стервенеть от тоски и безделья, иногда доходят и до преступлений.
Обычно за год бывает 2−3 уголовных дела, совершенных благодаря исключительно человеческой глупости.
Так, например, в прошлом году двое одичалых от безделья рабочих связали ночью инженера, спустились в близлежащий поселок, подняли с постели продавщицу магазина, отконвоировали ее до магазина и заставили выдать ящик водки. Заодно отлупили ее мужа и залезли опять на сопку. Выпили четыре бутылки водки, а затем прилетела милиция и сняла разбойников пьяными в хлам.
Чтобы гасить «кислые» ситуации, Петр изредка лично вылетает на точки проведать «зависших» на них людей и загасить возникающие бунты в зародыше когда водкой, когда «отеческим внушением» — и он выразительно посмотрел на свой здоровенный кулак.
Самое поганое в его работе, что через каждые четыре часа, строго по инструкции, он должен выходить на связь со всеми точками, выслушивать доклады с мест и принимать, в случае необходимости, оперативные решения. Получаются совершенно рваные сутки, отдохнуть толком не удается, и вырваться даже в райцентр нет возможности, чтобы просто попариться и выспаться в свое удовольствие. А зама обещали прислать, но так обещанием и ограничились. Поневоле от такой работы озвереешь!
Мне стало его искренне жалко. Я предложил ему сутки провести вместе, чтобы мне постажироваться на рации, а затем на сутки подменить, чтобы он мог устроить себе выходной. Тем более, что начинало пуржить, и на трое суток уж точно аэропорт будет закрыт. Так и сделали.
Петя уехал в поселок, отдохнул, отоспался, отпарился и стал совершенно другим — веселым и добрым парнем, каким он, по сути, и являлся. Мы подружились.
На следующий день пурга разыгралась с такой силой, что к вечеру снесла антенну. Пришлось вместе лезть на крышу гостиницы и восстанавливать ее. Пару раз нас с ним, как букашек, ветром сносило с крыши. Благо катиться вниз было не страшно, поскольку с подветренной стороны был снежный наддув почти вровень с крышей, и нас катило по нему. Если бы его не было, то уж точно бы свернули себе шеи. А так со стороны наши кувыркания выглядели весело, правда, мы особенного веселья не испытывали, скорее, присутствовала здоровая злость.
За нашими мучениями с интересом наблюдала хозяйка аэропортовского буфета, тетя Маша, женщина здоровенная, под стать Пете. Обычное блюдо, которое она предлагала своим посетителям, состояло из отварного куска сырокопченой финской колбасы салями с половиной банки зеленого горошка и двумя кусками хлеба. Правда, можно было всегда попить растворимого кофе или чая, которые были неизменно горячими. Неприхотливый северный народ вполне довольствовался таким меню. Я же, поскольку недавно прибыл из Саратова, жители которого традиционно ехали за колбасой в Москву, впервые видел, чтобы сверхдефицитную колбасу варили в кастрюле, как обычное мясо. — Давайте, доделывайте скорее свою работу, — прокричала нам тетя Маша, — к пяти часам я закроюсь, приходите, настоящим борщом угощу. Мы в знак согласия молча помахали ей.
К назначенному времени побрились, надушились Петиным одеколоном, взяли бутылку коньяка и пошли в гости.
К счастью, ветер вроде бы стал понемногу стихать. По крайней мере, с ног не валило.
Подойдя к буфету, который притулился к торцу гостиницы, увидели необычную картину. Дверь буфета распахнулась, и оттуда кувырком вылетел мужик. Не устояв на ногах, он буквально влетел в сугроб и очумело замотал головой. Вслед за ним вылетело еще трое, причем далеко не худосочного телосложения, затем полетела верхняя одежда, а в дверях, лихо подбоченясь, возникла хозяйка буфета. — Я вам что сказала, — рявкнула она, — до пяти, так до пяти. А то устроили себе здесь ресторан! Чтоб я больше вас здесь не видела! — Да ладно, не серчай, теть Маш, — добродушно заметил один из них. — Ну засиделись маленько, ну выпили немножко, что ж бушевать так.
С этими словами они выбрались из сугроба, и, посмеиваясь, пошли в гостиницу. — Вот ведь женщина, — заметил один из них, поравнявшись с нами. — Силищи, как у белой медведицы, попробуй — поспорь с такой! — А ты и не спорь, а то как даст по башке — стоя какать будешь, заметил другой.
Я поглядел на Петю. — Может быть, дома поедим? — Нет, нечего женщину обижать, — ответил тот. — Ты не смотри так, она добрая баба, только порядок любит. Если бы не она, то я давно бы от гастрита здесь загнулся. А так хоть за два дня раз горячим питаюсь, а не всякой дрянью из банок. Пойдем!
Тетя Маша и впрямь накормила нас очень вкусным борщом, заодно расспросила меня о моей семье, посетовала, что мы так надолго уходим в поля и оставляем жен своих и малых детей.
В заключение, после чая приглашала непременно заходить к ней, когда буду сидеть, ждать погоды в этой дыре.
Прав был Петя: несмотря на свои устрашающие физические данные, она, как и многие русские бабы, по сути была милая и сердобольная женщина.
Сытые, немного охмелевшие и вконец оттаявшие от недавних приключений с установкой антенны, мы шли к гостинице. — И чего таких женщин мужики боятся? — задал я вопрос Петру. — Придурки, вот и боятся, — коротко ответил тот. — На таких женщинах Россия держится. А уж если замуж выйдет, то на руках мужа носить будет. Не то что эти тощие красотки с накаченной грудью, которые на журнальных обложках голыми красуются.
Я почему-то представил себе, что Петина жена такая же могутная женщина, а детки — крепкие боровички с красными щеками и синими папиными глазами.
…Следующий день подтвердил северную примету, что весной если пурга задует, то не менее, чем на три дня. Похоже, она заканчивалась.
Не знаю, как Петр смог договориться с Врангелем и с пилотами, но погоду оттуда вечером мы получили и утром собрались вылетать.
Продуктов взяли минимум, основную часть их решили закупить на острове, тем более что везли с собой какие-то документы и устные указания Шмидтовского начальства для врангелевского зав. ТЗП — так коротко назывался один из самых главных людей на острове — заведующий торгово-закупочным пунктом, в состав которого входило несколько складов и два магазина.
Мы довольно оперативно загрузились, но меня вновь стала тревожить погода. При абсолютно чистом небе вдруг стало мести снегом поперек взлетно-посадочной полосы.
Было похоже, что начинается низовая пурга. Находясь уже в кабине пилотов, я с ужасом вдруг услышал, как один из них сказал, что скорее всего, сейчас порт закроют, и мы не успеем взлететь. — А нельзя вначале взлететь, а потом попросить разрешение на взлет? — наивно спросил я. — Ведь иначе до августа так и будем здесь сидеть и вам же глаза мозолить!
Пилоты переглянулись, и «Аннушка», так ласково называли на Севере самолет АН-2, стала выруливать на взлетную полосу. Когда взлетели, первый пилот невинно запросил разрешение на взлет.
-Да уж лети, коль взлетел, — раздалось в наушниках. — Вернетесь -бошки поотрываю!
После такого отеческого напутствия «Аннушка» взяла курс на остров Врангеля. Время пролетело довольно быстро, и по расчету остров должен был уже показаться, но его почему-то не было. Самолет стал набирать высоту, и тут мы вдруг увидели торчащую из облаков сопку.
-Вот она и вылезла, — мрачно заметил второй пилот.
-А что это за сопка? И где сам остров? — поинтересовался я.
-Это самая высокая вершина в советской Арктике — гора Советская, а сам остров прикрыт одним местом, а если точнее, то низкой облачностью, — был ответ.
-Ребята, а как же мы сядем? — робко поинтересовался я.
-Да уж как-нибудь постараемся, — ответили пилоты. — Не тащить же вас обратно на Мыс Шмидта!
Они о чем-то коротко посовещались и решили садиться.
Как я понял впоследствии, летчики сориентировались по этой сопке, ушли к югу, снизились до предела над самым морем и полетели вдоль береговой полосы. Вначале внизу стали мелькать торосы, затем бочки, потом самолет буквально перепрыгнул через крыши домов поселка и приземлился в аэропорту острова Врангеля.
Первый человек, которого мы встретили, был, на чем свет стоит матерившийся, начальник аэропорта. Он дал свою традиционную радиограмму — «СЗ» — и с чувством исполненного долга шел в гости к директору заказника «Остров Врангеля». Совесть его была чиста на сто процентов, поскольку остров был закрыт наглухо низкой облачностью. А тут вдруг прямо на голову сваливается самолет. И главное, чуть не снес крышу на его доме.
Пилоты тем временем нашли какие-то доски и остервенело колотили ими по плоскостям самолета. Оказалось, что при посадке «Аннушка» сильно обледенела, и могли возникнуть серьезные проблемы при взлете.
Мы лихорадочно стали выкидывать груз, стараясь, чтобы лыжи у самолета были свободные, наскоро попрощались с экипажем, самолет взревел и буквально нырнул в облака.
После того как он улетел, начальник аэропорта сменил гнев на милость и пригласил нас попить чай.
-А что с грузом?- задал вопрос я.
-А и черт с ним, с острова не убежит, воровать тут некому! — ответил он. — Накройте свое барахло брезентом, к вечеру определимся с жильем и на моем вездеходе все тогда и перевезем.
Мы пошли всей толпой к нему в гости. После первой чашки чая у меня, наконец, немного полегчало на сердце. Я поверил, что моя мечта начинает сбываться — я наконец-то на острове Врангеля!

Винклер и медведежуть

На острове, как оказалось, народ вообще был несколько необычный. Трудно сказать, что являлось первопричиной, но почти каждый житель представлял собой яркую личность. И если не отличался какой-то внешней особенностью,то имел или необычный характер, или совершал странные и часто самому непонятные поступки. А у некоторых людей это причудливым образом сочеталось вместе.
Такой весьма примечательной, можно сказать, своеобразной личностью был Николай Винклер — директор заказника «Остров Врангеля». Мог работать сутками, мог сутками пьянствовать. Обычно же пребывал в какой-то северной «нирване», то есть целыми днями валялся дома, питался холодными консервами, выковыривая их из банок ножом, ложкой, а порой просто пальцем. При этом говорил о тяжкой жизни одинокого мужчины на забытом богом и людьми острове. Но жениться отказывался наотрез, хотя имел исключительно красивую и мужественную фактуру, и на него заглядывались женщины не только на острове, но и на материке.
Где-то в Подмосковье у него жила мама, о которой он отзывался с большой нежностью. К ней он изредка ездил в отпуск, каждый раз реанимируя ее старенький дом. Мама мучила разговорами о его беспутной жизни, требовала внуков и этими разговорами доканывала Николая вконец, от чего тот сбегал опять к себе на Врангель.
Тем более, у него была на Врангеле любовь, которая звалась нежным именем «Лизетта». Она представляла из себя старенький вездеход, который постоянно ломался. Но Коля в кузове возил громадное количество запасных частей, которые добывал всевозможными, чаще всего незаконными, способами. Был еще маленький трактор, но он уже несколько лет стоял как памятник самому себе.
В подчинении у него было несколько человек, тоже весьма своеобразных личностей, среди которых были и чукчи, и эскимосы, и русские. Сказать, что он ими руководил, было сложно. Но временами на него что-то находило. Он пытался ввести новые правила, изменить медленное и размеренное состояние в своей и их жизни. Обычно это с ним происходило с появлением новых людей.
Так, однажды в заказник прибыл молодой выпускник-охотовед. Полный сил, он мечтал, что на острове встретит мужественных, суровых людей, сможет с пользой применить полученные в институте знания, в скором времени напишет диссертацию и станет опытным полярным исследователем.
К его приезду Николай подготовился. Прибрался в доме, даже надел чистую и поглаженную рубашку и приготовил ужин, на который пригласил своих немногочисленных подчиненных. Те, несколько недоумевая, пришли. Ужин прошел в абсолютно трезвой обстановке. Николай представил нового сотрудника, тот немного рассказал о себе. Затем за чаем директор встал и произнес короткий спич. — Друзья, — вдохновенно начал Николай, — посмотрите, как мы живем! Мало встречаемся, в основном, по работе, дома каждый занят какими-то мелочными делами. У многих нет семей, нет домашнего уюта, теплоты. Наблюдаются даже случай неумеренного злоупотребления спиртными напитками! Это приводит к деградации личности и духовному одичанию. Надо решительно с этим бороться. Давайте чаще собираться, больше читать, играть в шахматы, слушать серьезную музыку. Короче, завтра я еду в поселок Ушаковский за зарплатой. Если вы мне доверяете, то я покупаю стереофонический проигрыватель, пластинки, книги, настольные игры, и мы начинаем новую жизнь. Конечно, наш сотрудник волен выбирать, присоединяться к нам или нет. Но я гарантирую, что наша жизнь изменится, и мы не заметим, как пролетит надвигающаяся суровая зима! Будем же жить вместе, как братья, а собираться вместе предлагаю у себя.
К концу своей короткой речи Николай преобразился.
Его черные глаза сверкали, лицо стало вдохновенным, он вроде даже стал повыше ростом. Обалделые сотрудники с каким-то мистическим ужасом во все глаза смотрели на начальника.
«Вот оно, настоящее северное братство», — подумал молодой охотовед и первый поддержал такого замечательного начальника. Остальные тоже не возражали.
Утром Николай уехал в поселок. Вернулся он дня чрез три. Вид у него был слегка помятый, но довольный. Сотрудники быстро перетаскали привезенные коробки к нему домой.
-Ну, все, — сказал директор. — Сейчас я немного отдохну с дороги, а вечером прошу всех к себе в гости. Вечером новый сотрудник, который занимался благоустройством выделенного ему жилья, немного припозднившись, отправился в гости. То, что он увидел, когда вошел в дом, заставило его застыть в дверях. За столом, уставленным бутылками и консервами, окутанный табачными облаками, сидел дружный коллектив заказника. Все были уже немного навеселе.
-Давай проходи к столу, — радушно пригласил Николай, — отметим твое прибытие на остров. Извини, что тогда встретили на сухую, в деньгах поиздержались, но сегодня мы это дело поправим! Мужики, стакан водки молодому!
Молодой охотовед машинально прошел к столу, сел и перед ним мгновенно очутился налитый до краев стакан. — Вы знаете, — смущенно произнес он, — я ведь совсем не пью, можно я только поем? — Ну, нет, — сказал Николай, — мы ведь договорились, я почти все деньги на водку потратил, а еда — она не просто еда, а закуска.
В результате бедному охотоведу больше месяца пришлось питаться моржатиной, которую егерь Ульвелькот заготовил на корм собакам и в качестве приманки для отлова песцов. Так и не поняв до конца сущности северного братства, вскоре он уехал с острова.
Бывали с Николаем случаи и трагикомические. Однажды он мне на полном серьезе обмолвился, что его укусил белый медведь. Я свалился от смеха, а Винклер, похоже, всерьез обиделся. Примечательно было, что на теле у него не было никаких следов от укуса. Кроме того, можно было только догадываться, какой кусок мог выхватить зубами этот самый крупный на планете хищник! — Ну, это был не совсем взрослый медведь, — обиженно поправился Николай. — Скорее, небольшой медвежонок; они хоть и маленькие, но кусаются зверски!
По его рассказу, дело обстояло следующим образом. На острове была обнаружена умершей белая медведица, а рядом с ней родившийся медвежонок. Надо отметить, что природа всегда мудра. Белые медвежата рождаются совсем маленькие, примерно с ладонь человека, в берлоге питаются исключительно жирным молоком матери и быстро прибавляют в весе. Если бы они появлялись на свет большими, то слопали бы мать за милую душу. А так они к моменту выхода из берлоги вырастают ростом с небольшую собачонку и разительно напоминают игрушечных медвежат. Очень любопытные, непоседливые и шаловливые, впрочем, как и все детишки. Кстати, очень любят кататься со снежных горок, но увлекаются и ловят за это от суровой мамы увесистые шлепки и подзатыльники.
Далее медведица с медвежонком, реже двумя, целеустремленно двигается к морю и там, добыв первую в этом году нерпу, оправляется после зимней вынужденной голодовки.
…С умершей медведицы сняли шкуру, а медвежонка взял с собой Винклер, чтобы затем отправить его с самолетом в Москву, в зоопарк. Дома у него медвежонок быстро освоился, пристрастился к сгущенке, благо продавали ее тогда в трехлитровых жестяных банках, и сладко спал вместе с хозяином в одной кровати.
Однажды утром Николай проснулся от грохота посуды на кухне. Вышел и обнаружил там маленького разбойника, который с упоением лопал сгущенку прямо из банки, разбросав по столу остальную посуду. Коля отнял у него вожделенную банку, поставил ее на полку, чтобы тот не достал, дал медвежонку подзатыльник и повернулся к нему спиной. В этом и была его главная ошибка. Обиженный медвежонок бросился на него и вцепился зубами в хозяйский зад. Николай не помнил, как ему удалось оторвать медвежонка, но отшвырнул его и, закрыв рану рукой, бросился к начальнику аэропорта Паше Гусаку, дом которого стоял рядом.
Тот открыл дверь и, взглянув на почти голого, окровавленного директора заказника, обомлел.
-Николай, что с тобой произошло?
-Ничего особенного, — рявкнул тот, — не видишь что ли, медведь за жопу укусил! Давай водки стакан и посмотри, что там у меня сзади.
Тот быстро повиновался. Оказалось, что медвежонок не полностью выхватил кусок мяса. Он болтался на лоскуте кожи. Недолго думая, Паша кусок мяса вставил обратно, сверху сильно прижал чистым полотенцем и наложил неуклюжую, но прочную повязку.
Пришлось ему ухаживать за больным Винклером и кормить маленького белого злодея. Медвежонка вскоре отправили в Москву, а кусок мяса прирос через месяц сам собой.
Я бы так и не поверил в эту историю, если бы не увидел у Николая следы укуса на «интересном» месте при совместном посещении бани на полярной станции и если бы ее не подтвердил Паша Гусак.
При всех своих недостатках характера и избытке сыпавшихся на него как из рога изобилия неприятностей Николай был очень добрым, абсолютно беззлобным человеком, готовым всегда услужить и поделиться всем, что имел сам. Но надо было отнестись к нему уважительно и непременно за что-то похвалить. Тогда он из кожи лез, чтобы оправдать доверие и уважительное отношение. И совершал при этом подлинно героические поступки.
Так, однажды, он на своей «Лизетте» приехал к нам, по официальной версии — проинспектировать гнездовье белых гусей, по неофициальной — просто в гости, поскольку ему осточертело пребывание в поселке и всякая канцелярщина. Приняли его хорошо. По пути он, как это часто с ним бывало, забыл взять продукты. Немного смущаясь, он отвел меня в сторону и как страшную тайну сообщил, что был вынужден застрелить для еды двух белых гусей, но шкуры и внутренности присолил и привез для научных исследований. Поэтому просит меня записать этих двух гусей в список тех десяти, которые было разрешено отстрелять в научных целях еще в Магадане. Я был поражен такой честностью, поскольку уж директора заказника никто бы не посмел упрекнуть в браконьерстве, тем более в такой сложной ситуации. Но таков был Винклер!
Пробыл он у нас неделю. Поскольку от нас он ехал в поселок Ушаковский, то мы попросили привезти нам два ящика говяжьей тушенки.
Запасы ее у нас неожиданно кончились. А готовить вегетарианские щи из стеклянных банок означало смерть желудкам, поскольку, кроме жуткого вида и вкуса, ничего они не сулили, даже если заправить их сушеной картошкой и морковью. Боцман Хлёсткин впал вначале в тихую задумчивость, а затем начинал проявлять признаки буйства, поскольку хозработами и готовкой пищи занимался именно он. Требовалось срочно искать выход.
А тут, кстати, появился Николай на своей «Лизетте». Он узнал о нашей беде и сказал, что готов нам помочь. — Коля! Кроме тебя, спасти нас некому. Привези два ящика говяжьей тушенки, а то нас Хлёсткин сожрет вместо мяса. Причем на мясо пустит самого мясного, то есть начальника отряда. Представляешь, что будет в Магадане, если там узнают, что на острове одичавшие ученые слопали начальника отряда! А вернёшься, и мы отметим твой день рождения. У нас и подарки уже приготовлены, и начальник сам сухой закон отменит и уж по кружке спирта нальет! Мы же знаем, что ты человек чести, и поэтому на тебя вся надежда.
Так подхалимскими голосами члены отряда прославляли Винклера, как лиса ворону в известной басне Крылова. И у Коли на самом деле вскружилась голова. Давно замечено, что даже самый умный человек порой не может отличить грубую лесть от дружеских излияний. — Да, я такой, — отвечал он, — для близких друзей все сделаю, чего бы мне это не стоило. И день рождения мне будет приятно отметить вместе с вами, а не с поселковыми пьяницами!
Наскоро попив чая, Коля взял деньги, вскочил в кабину «Лизетты», сказал, чтобы мы ждали его через неделю, и умчался как ветер. По нашим расчетам, он должен был обернуться дня за три-четыре. Но через четыре дня его не было, не было и через шесть.
Прошло две недели — его не было. Сотрудники отряда решили, что он в очередной раз загулял в поселке и попросту забыл о нашей просьбе.
Каково же было наше удивление, когда дня через три мы вначале услыхали жуткий рев, а затем примерно через полчаса показалась «Лизетта».
Метрах в десяти от балка вездеход остановился и из кабины выскочил изрядно похудевший Николай. К его приезду у нас уже был согрет чай со знаменитыми ландориками Хлёсткина, и мы пригласили директора заказника попить с дороги чая с ландориками и сгущенкой. — Да пошли вы все к такой-то матери вместе с вашей сгущенкой! — взревел Николай. — Я жрать хочу, а сгущенку уберите от греха подальше!
Все оторопели. После того, как его накормили супом и котлетами из оленины, Николай немного оттаял и поведал, чем объясняется его неадекватное поведение. Оказалось, он завершил свои дела в Ушаковском и, купив два ящика тушенки, отправился домой в Звездный; там пробыл недолго, даже не ночевал, и выехал к нам в надежде быстро добраться. И опять не взял с собой продукты. Торопился он по вполне понятным причинам — оканчивался двухнедельный срок и, кроме того, приближался его сорокалетний юбилей, который он хотел отметить вместе с нами, тем более, что в отряде был сухой закон, а тратить деньги на повальную пьянку в поселке ему не хотелось.
Но несчастья на него валились как из рога изобилия. На полпути при переправе через речку Мамонтовую «Лизетта» сдохла. Каким-то образом сорвало шатун, он вылетел вместе с поршнем, пробив головку блока двигателя, и вездеход стал намертво.
Я всегда удивлялся, почему Николай в кузове «Лизетты» возит с собой запчасти на половину вездехода. Оказалось, что делает он это не случайно! Вообще, то, что он совершил, равносильно подвигу. В одиночку снял двигатель, разобрал его, починил, поставил на место и приехал.
На реанимацию вездехода затратил примерно трое суток, причем почти не спал, поскольку помнил о сроке. Самое интересное, что когда проголодался, решил поесть тушенки и вскрыл ящики, но в них оказалась сгущенное молоко. В результате злодейских действий продавцов из Ушаковского он, как грудной младенец, трое суток питался одним молоком, запивая его водой из речки. Поэтому вполне понятна его реакция, когда мы предложили поесть сгущенки сразу после приезда. Кстати, после того случая мне не доводилось ни разу видеть Николая, употребляющего сгущенное молоко.
Его юбилей мы отметили классно. Испекли большой торт со свечами и надписью из крема, надарили юбиляру массу полезных и приятных для мужчины вещей, пели песни и вообще веселились от души. В заключение Николай сказал, что у него ни разу не было такого хорошего дня рождения, а мы пообещали ему, что уж на 50-летие обязательно будем у него и отметим его праздник еще веселее.
Правда, однажды он отмечал день рождения в Ушаковском на полярной станции (попросту, «полярке», как ее обычно называли), хотя народу там было довольно много, и по пьянке пообещал испечь на всю толпу торт, но оговорился, что ему нужен помощник. Когда он протрезвел и ему напомнили о его обещании, Коля схватился за голову. Но не признаваться же в том, что торты он только ел!
Делать нечего, «назвался груздем — полезай в кузов». Коля потребовал выделить себе помощника и ушел на камбуз. По пути он мучительно вспоминал, из чего вообще состоят торты. Конечно, мука, масло, соль, сахар, возможно, яйца, может быть, молоко. Все это надо перемешивать и ставить в печку. Так он и поступил. Причем делал все по наитию, на глазок. По его команде помощник находил ингредиент и сыпал в здоровенную кастрюлю, пока не звучала команда — «Хватит!».
Молоко изготовили, разведя сухой порошок; так же поступили и с яичным порошком, добавили еще уксуса, соды и зачем-то дрожжей и сухого изюма. Всю получившуюся массу тщательно перемешали, вывалили на нагретую громадную сковороду и запихали в печь. После того как эта масса испеклась, ее вынули, аккуратно срезали верх, залили сверху и по бокам вареными сгущенными сливками и кофе, перемешанными с чистым снегом, а под конец полили коньяком. Да еще украсили дольками яблок и груш из консервированных компотов. Назвали это произведение «Полярный торт».
Я не знаю почему, но торт слопали с удовольствием, даже женщины хвалили и рецепт требовали. Наверное, или много выпили до этого, или меня пожалели. Лично я к нему и не притронулся, все ждал, что меня отлупят. Но ничего, обошлось.
…К великому сожалению, как это часто бывает, время нас жестко поправило. Образовался заповедник, директором был назначен другой человек, Николай уехал с острова, и следы его затерялись.
Перед отъездом он в припадке великодушия подарил нам отличный балок, сделанный из восьмислойной бакелитовой авиационной фанеры, с окнами в виде иллюминаторов и утепленный проложенной между наружной и внутренней стенками стекловатой. Правда, при этом он умудрился после нашего отъезда сменять его у военных на новый стационарный дизельный двигатель и одновременно продать Провиденской гидробазе, но это уже отдельная история.
Начавшаяся перестройка дополнительно перетасовала человеческие судьбы. Но до сих пор Винклер вспоминается мне и моим друзьям как одна из самых колоритных личностей острова, с кем пришлось не только встретиться и поработать, но и по-настоящему подружиться.

Доктор Гриша

Доктор попал к нам в отряд с подачи Москвича. Естественно, вначале вопрос о его присутствии в отряде в качестве рабочего был обговорен зимой, причем, пользуясь своим влиянием на магаданских биологов (в том числе, директора института и нашего зав. лаборатории), сделать это было нетрудно. Поэтому начальнику будущего отряда и думать было нечего, за него уже все решили старшие товарищи.

Положительным моментом являлась степень кандидата медицинских наук (вот в отряде и врач бесплатный), а наличие интеллигентности и возраста вообще придавало ему солидности. Мне он заранее почему-то представлялся доктором Айболитом, упитанным, розовощеким и веселым.

Действительность, как всегда, несколько разочаровала. Тощий, с крючковатым носом и впалыми щеками, несколько меланхоличный и мрачноватый, он сильно отличался от придуманного мною образа и разительно напоминал библейских пророков в пору, когда Христос только собирал их в единую команду.

Вдобавок, по словам москвича, должность его в Москве была ужасна. Он возглавлял медицинскую комиссию, выносившую вердикт летчикам гражданской авиации по здоровью, и здесь мнение Гриши было решающим. Зачастую мужественные асы, которые летали по всему миру, валялись у него в ногах, чтобы тот разрешил хотя бы еще полгодика полетать. Но доктор Гриша был непреклонен и свято верил показаниям анализов и всяких хитроумных приборов. Обращаться к нему с такими просьбами — это все равно что умолять смерть заглянуть через полгодика, когда она уже подкралась к намеченной жертве и размахнулась косой.

Конечно, собираясь на остров, он прихватил с собой всевозможные лекарства, поскольку можно было только представить, что ему напел в уши Москвич перед отъездом, для которого разыграть очередного клиента было несомненным подарком. Лекарства понадобились неожиданно быстро. Нельзя сказать, что их у нас не было вовсе. Каждый полевой отряд обязан был по инструкции иметь медицинскую аптечку. Кое-что мы докупали сами.

Моя мама, поскольку всю войну прошла хирургической медсестрой, скомплектовала специальную аптечку, в которой были даже эфир, шприц, всевозможные зажимы Кохера и даже кетгут — это специальная нить, которой можно зашивать раны. Затем она сама рассасывалась, и швы не надо было снимать.

Я твердо знал, что в «поле» ничего не бывает лишним, так что Гришины лекарства не помешают. Хотя члены отряда болели исключительно редко и были здоровы до безобразия.

Выехали мы к горе Тундровой рано утром. Прямо в лицо дул противный и холодный северный ветер с колючей поземкой. Трактор тянул «пену» с нашим скарбом, часто останавливался, «пена» на отполированном ветром насте выписывала такие кренделя, что основная задача была не свалиться с нее во время движения, а если тебя все же угораздило, то догнать и заскочить обратно, и при том смотреть, чтобы ее краем не повредить себе ног. Короче, сплошная эквилибристика, только цирк уехал, а клоуны остались! К этому прибавлялись скачущие, как живые, рюкзаки, ящики, мешки и бочки, которые жили своей непонятной жизнью и все время норовили спрыгнуть на снег или дать по голове зазевавшимся пассажирам. Короче, все было как обычно.

Вдобавок, где-то или в Москве, или по пути на остров, Москвич умудрился подхватить грипп. От этого стал злой, прикипал постоянно текущими соплями к металлу и ругался на чем свет стоит. Ехать в кабине трактора он наотрез отказался из-за жары (у него ее и так хватало из-за поднявшейся температуры), грохота и вони. А спокойно лежать на куче нашего барахла было невозможно.

— Ну, потерпи немного, — успокаивали его мы. — Вот приедем, затопим печку, ляжешь в тепле и через два-три дня будешь как новенький. К этому моменту и погода наладится, и гуси начнут подлетать, и вообще жизнь заблещет красками!

— Для кого и наладится, а для кого и нет, — сварливо злобствовал он. — Жаль только, что мерзлую тундру копать под могилу тяжело. Лучше забросьте, как сдохну, на сопку — хоть зверюшки тундровые подкормятся, все же как-никак польза будет от моей смерти!

— Брось Лазаря петь, с нами доктор, он вмиг тебя на ноги поставит!

— Пользы от этих докторов как от козла молока, многим они помогли пораньше на тот свет уйти, — продолжал злобствовать больной, — хрен я им в руки дамся!

Гриша слушал своего московского друга и мрачно сверкал на него мудрыми библейскими глазами.

Наконец вдали появился пик Тундровый, на душе стало полегче, и через небольшой промежуток времени отряд радостно затягивал полевые шмотки в небольшой домик.

Быстро наладили капельницу. О ней надо сказать особо. Приспособление довольно простое. В лодочный бачок заливалась арктическая солярка. От бачка шел резиновый шланг с грушей для подкачки, Другой конец его заканчивался металлической трубкой с игольчатым краном. В конце трубки, которая через боковое отверстие просовывалась в печку, просверливалось несколько отверстий, а самый кончик ее наглухо заделывался. Конец трубки покоился на дне небольшой чугунной сковороды. В сковороду наливалось немного солярки, она поджигалась, и пламя сильно нагревало трубку. Затем понемногу отворачивался кран, солярка достигала конца
металлической трубки, жидкость приобретала газообразное состояние и с ревом била огненными струями через просверленные отверстия. В результате печка мгновенно нагревалась, и в доме спустя несколько минут устанавливался, по выражению Валентина, настоящий «Ташкент».

Были, однако, и неустранимые недостатки. За системой надо было внимательно наблюдать, тщательно дозировать поступление топлива. Кроме того, в самой печке, особенно ее трубе, через некоторое время скапливалась сажа, которая могла по недосмотру взорваться.

Когда капельницу закрывали и «укукулялись»*, как говорили полевики, в доме еще было довольно тепло. Затем температура в домике неуклонно падала и к утру сравнивалась с наружной. Поэтому вставать и вылезать из нагретого изнутри кукуля никому не хотелось. Обычно это делал или Валентин, или я. Поднимать спящих здоровым и крепким сном мужиков было исключительно мучительным занятием.

Но на это имелись специальные изуверские методы. В умывальник вставлялась спичка. Вода тонкой струйкой мелодично журчала в таз. Выдержать этого не мог никто. Матюгаясь, члены балка бежали за домик и возвращались оттуда с просветленным взором. После этого спать уже не хотел никто!

Но все равно, преимущества капельницы были налицо. Не надо было заготавливать и везти дрова и уголь, на весь период полевого сезона хватало 200-литровой бочки топлива, а его на аэродроме в поселке Звездный было немереное количество, заготовленное еще с военных времен.

С отъездом систему разбирали и увозили с собой или прикапывали в надежном месте, чтобы местные аборигены, которые отличались отчаянной беспечностью, не смогли ею воспользоваться и сжечь домик (что и произошло, к сожалению, в 1976 году, когда пастухи нашли спрятанную капельницу, воспользовались ею, вовремя не выключили и сожгли дом дотла). Хорошо, что уцелели сами, правда, оставшись при этом только в обуви и трусах.

…После небольшого ужина все со вкусом закурили и повалились на нары. Москвичу дали жаропонижающее, а начальник отряда распаковал и начал чистить новехонький карабин «Барс».

Дело было в том, что оружие выдавалось начальникам полевых отрядов не для охоты, а для защиты секретных карт, за которые каждый расписывался и нес ответственность вплоть до уголовной. Вообще-то полагался пистолет, обычно револьвер типа наган или еще хуже — ТТ. Толку от них не было никакого. Носить тяжело, охотиться несподручно, можно было только надежно застрелиться самому.

Для карт полагалось еще возить специальный железный ящик с замком. Смотреть их мог только начальник отряда. Карты были старые, 30-х годов, вдобавок на них были тщательно зачеркнута координатная сетка, реки за сорок лет изменили русла, поэтому карты часто врали, но зато в углу стоял жирный штамп «СЕКРЕТНО». И была толстенная инструкция, тоже какого-то 30-лохматого года. Ее каждый год перед выходом в поле заставляли читать и расписываться. Пистолет таскать по тундре мог только сумасшедший, а карты обычно носил при себе начальник отряда в полевой офицерской сумке тщательно завернутыми в полиэтилен, дабы уберечь от дождя и вообще от греха подальше.

Старые полевики рассказывали мне забавный случай, который произошел с геофизиками в одном из магаданских академических институтов. Случилось это во время геофизической съемки в проливе Лонга, которая производилась с помощью вертолета. Геофизики сидели в кабине вертолета, который летел к очередной точке съемки, и дружно курили вместе с пилотами. Одна форточка со стороны первого пилота была приоткрыта. Чтобы дым не ел глаза, приоткрыли другую, противоположную. И тут секретная карта, которая лежала на коленях у начальника геофизической партии вдруг ожила, встрепенулась и как птица упорхнула через форточку. Тот схватился за голову, но было поздно: потоком воздуха ее отбросило за хвост вертолета — только ее и видели. Куда она приземлилась, не видел никто. Поиски длились довольно долго, но результат был нулевой — попробуй, разыщи белую карту среди абсолютно белых торосов!

Естественно, сообщили в Магадан. Мгновенно туда был срочно вызван начальник отряда, у которого, понятное дело, решетка уже маячила перед глазами. Директор института только получил звание академика и, безусловно, пользовался весом в Магадане, в том числе, и в органах. Поэтому решение отдали на откуп ему, тем более что нрав у него был крутой.

Перед разговором с начальником отряда он вызвал к себе на совет старых полевиков. Коротко изложил суть проблемы и спросил, могло ли быть это в принципе. Те матюгнулись и честно признались, что такое было почти с каждым, благо, что происходило на земле, а не в воздухе. Карты, конечно, отыскивались, но нередко в рваном виде. Поэтому в нарушение инструкции после получения секретных карт с них снимались копии. С ними и работали. А оригиналы или оставались дома, или хранились в поле в опечатанном железном ящике, который даже не открывался.

Академик вызвал к себе виновника, для приличия наорал, но дело прикрыл, заметив при этом, что если еще кто-то допустит такую промашку, то без разговоров выгонит виновника из института, и пусть дальше органы разбираются — продал тот Родину или нет.

…В тот год мне повезло, удалось взять вместо абсолютно ненужного пистолета новехонький карабин «Барс». Он был похож на детское ружье «Монте-Кристо», из которого стреляли барчуки в царское время. Легкий, прикладистый, калибр 5,65 мм, 4-х кратный оптический прицел, прямой выстрел —100 метров, очень мощный заряд патрона, ствол внутри хромированный — достоинств не перечесть. Полуоболочная пуля валила оленя с ног мгновенно. Если входное отверстие было незаметно, то на выходе была дыра, в которую спокойно пролезал кулак.

…Когда я достал карабин и повесил его на гвоздь над своей лежанкой, то у доктора вдруг возник какой-то подозрительный блеск в глазах, а руки сами собой потянулись к винтовке.

— Можно посмотреть? — каким-то чужим голосом промолвил он.

— Да бери, за погляд денег не берем, — ответил я.

Гриша схватил карабин, прижал его к груди, затем стал разглядывать то вблизи, то издали.

— А внутри посмотреть можно?

— Да наслаждайся хоть до утра, только не заряжай, а то сдуру здесь выстрелишь, потом хлопот не оберешься!

Доктор онемел от счастья. Он без конца открывал и закрывал затвор, смотрел в ствол, как в глаза любимой женщины, тряпочкой ласково протирал части карабина и прицела. Похоже, спать ему не хотелось.

— Ну и черт с тобой, обнимайся с ним, — сказал я, поскольку порядком надоела эта возня Гриши с карабином. — Назначаю тебя оруженосцем, теперь смотреть за пушкой будешь ты. Хранение, уход, то есть чистка, за тобой, и никому пока не давай карабин без моего разрешения.

Доктор обнял карабин и орлиным взором оглядел всех.

— Ну, всё, — заметил Валентин. — Привезли нормального, вроде, доктора, а он свихнулся и довольно быстро.

Гриша на эту ехидную эскападу никак не реагировал, по-прежнему занятый карабином. Вскоре все, кроме него, дружно захрапели. Правда, перед сном забросили в рот больному еще горсть таблеток.

Каково же было удивление, когда, отоспавшись и продрав глаза, все увидели Гришу с лоснившимся, любовно смазанным карабином в руках.

— Ты что, совсем не ложился? — с изумлением спросил Валентин.

— Что-то не хотелось, зато я досконально изучил оружие, — ответил тот.

— Ну, и что дальше?

— А как его заряжать и стрелять? — спросил доктор.

— А это довольно простое дело, сейчас чаю попьем, и пока Валентин сообразит чего-либо существенное, я тебя враз обучу, надо только пустую бочку оттащить от домика метров на 50 и положить ее, чтобы можно стрелять в дно, — сказал я.

— А лечить меня ты собираешься, помощник смерти? — промолвил жалобным голосом Москвич.

— Отстань, не до тебя, видишь, мы мужским делом собираемся заняться, — сурово ответил Гриша, — Я пошел бочку устанавливать, а чай пить не буду!

— Да, боюсь, с таким доктором ты долго не проживешь, — заметил Валентин, — но ты не волнуйся, мы тебя прикопаем в хорошем месте и даже какой-нибудь мелкий ручей назовем твоим именем!

— Спасибо, утешили, — отозвался больной, — Не надейтесь, постараюсь не доставить вам такой радости.

Вскоре за стеной загремели выстрелы. Затем в домик зашел веселый раскрасневшийся доктор.

— А олени далеко? — спросил он.

— Да вроде бы отсюда не видать, особенно если не выходить наружу, — сказал Валентин, открывая килограммовую банку тушенки. — Ты лучше открывай банки, а я пойду, макароны заварю.

— Поскольку оружие ты изучил, то тебе и карты в руки, — сказал начальник. — Возьми карабин, патроны и сходи на пик Тундровый. Может, они вокруг него шляются. Если не очень далеко, то грохни одного, смотри только, пастуха случайно не застрелили.

После второго завтрака Гришу как ветром сдуло. Не было его примерно часа три. Наконец он ввалился в домик. По его счастливому виду было ясно — сходил он не впустую.

—Всё, добыл! — радостно сообщил он.

— А кишки ему выпустил? — поинтересовался больной Москвич.

— А зачем? — спросил доктор.

— А затем, что его раздует вскоре как бочку, — ответил тот, — желудок лопнет, а мясо провоняет и никто его есть не будет. Кроме того, надо его освежевать, расчленить и притащить сюда.

— А как? — опять спросил Гриша. —Я ведь только умерших людей вскрывал, а олень весь в шерсти!

— Так нам что, его для тебя специально побрить? — вмешался в разговор Валентин.

— Нет, конечно, но я думал, что вы пойдете вместе со мной и поможете!

— Ты убил, тебе им и заниматься. Мясо потом закопаешь в снежник недалеко от дома. Одну ногу принесешь мне для харча, я уж с ней сам распоряжусь, — прозвучал суровый приговор.

Энтузиазм Гриши как рукой сняло. Он понуро повесил карабин и со словами «потом почищу» вышел вон.

Отсутствовал он долго. Истомившись ожиданием, Валентин решительно встал на лыжи.

— Пойду, помогу, — буркнул он, — не хватало нам еще, чтобы еще один москвич сдох, туды их в столицу мать!

Видимо, близкий конец больного Москвича не вызывал у него особых сомнений.

Капитан только хмыкнул. Почему-то вспомнил, как в институте перед отъездом в «поле» инженер по технике безопасности вручил бланки актов на предмет несчастных случаев. Между собой начальники полевых отрядов называли их актами на списание людей. В актах подробно расписывалось, что нужно делать в случае несчастного случая почему-то на производстве (можно подумать, что в тайге и тундре существовали подпольные заводы и фабрики!).

Обычно, прибыв на место полевых исследований, Капитан собирал отряд и выступал с короткой речью. Напоминал, что поодиночке можно ходить только в пределах прямой видимости от базы. Правда, это правило опытными полевиками постоянно нарушалось, впрочем, как и самим начальником отряда, но по возможности ходили все-таки вдвоем. Требовал обязательно перед выходом в маршрут укомплектовать рюкзак и дать на проверку (в отряде этим ведал Валентин). Расписаться в журнале, при этом указать маршрут и контрольный срок возвращения. А самое главное, не лезть во всякую задницу и не строить из себя героя. Таких героев полно валяется разобранными на запчасти, по всей территории Колымы и Чукотки. В заключение он вынимал акты на списание и тряс ими в воздухе.

— Помните, что на каждого из вас акт уже имеется. В случае чего спишу к чертовой матери. И не дождетесь, чтобы из-за очередного придурка я сел в тюрьму. У меня, как и у вас, семья есть, и ей отец и муж нужен, а не зэк.
Поэтому пока предупреждаю, если кому-то не нравится то, что я сейчас требую, то лучше уехать сразу. Чем акт на списание на каждого подписывать, я лучше ему морду начищу. И буду делать это регулярно, пока до извилин не дойдет.

Такой монолог предназначался, конечно, для новичков, обычно полевых рабочих и студентов. Те, кто знал начальника ранее и уже ходил с ним в поля, только усмехались, но тем не менее авторитет его не роняли. Поскольку знали, что при случае он может и на самом деле в морду дать, если уж очень зарываться начнешь. Водился за ним такой грех.

Да и весил он под девяносто килограмм. Так что спорить и качать права было опасно для здоровья, да никто, впрочем, без нужды и не пытался.

Наконец Валентин с доктором ввалились с задней оленьей ногой в домик.

— Ну, и чего вы приперлись? — изогнул вопросительно бровь начальник.

— Знамо дело, чего, — ответил Валентин. — Доложить!

— Ну и докладывай, кто тебя за хвост держит!

— Короче, доктор завалил важенку, возраст примерно года два, хорошо, что пастухи не видели, а то бы обрыдались.

— А я откуда знал, что это самка, — виновато влез в доклад Гриша. — У нее, оказывается, тоже рога имеются, я подумал, что это самец!

— Мужики тоже самцы, и у многих рога тоже имеются, надо только их вовремя разглядеть, — ехидно заметил Москвич.

Все, включая доктора, расхохотались.

— Мясо хоть прикопали?

— Обижаешь, — ответил Валентин, — все по уму, в снежнике, метрах в ста пятидесяти на склоне пика в двух ведрах с крышками лежит — хрена с два веселые собачки слопают, даже если докопаются!

Веселыми собачками он называл песцов, которых люто ненавидел, поскольку они каждый год разоряли гнезда гусей с завидным постоянством. Песцы, теряя свою роскошную белую шубку, с каждым днем становились все наглее, радостно ожидая, как и орнитологи, прилета гусей. Только интересы у них были разные: у ученых — научно-академические, а у песцов — гастрономические.

— Ну и хорошо, — подвел итог начальник. — Боцман, жарь свеженину, Грише — чистить карабин, остальные балдейте пока, а как поедим — по маршрутам.

— А я? — подал голос Москвич.

— А тебе бока обминать, пока не поправишься. Валентин за тобой приглядит, чтобы температура не зашкалила, да чтобы таблетки вовремя жрал.

— Так зачем же я сюда доктора притащил? Он должен сидеть у постели тяжело больного, гладить его по головке и приговаривать, что вы, батенька мой, уже получше выглядите, скоро совсем станете здоровеньким! Ведь лечит не столько химия, сколько доброе слово и участие. А то доктор бегает, как лось, в обнимку с карабином по тундре, убивает невинных важенок и вообще похож не на доброго Айболита, а на Али-Бабу и сорок разбойников сразу.

— Ну, с меня довольно, — рявкнул Гриша и сорвал со стены карабин. — Вставай и пошли!

— Куда? — опешил Москвич.

— Можешь не одеваться, одежда тебе ни к чему, болезнь твоя слишком затянулась, я тебя пулей враз успокою, и лекарства будут целы. А начальник спишет, я первый распишусь в акте. Сактируем тебя по причине сердечной недостаточности, и все дела.

— Боже мой, — заорал Москвич, — и это интеллигентный человек, кандидат наук, без пяти минут доктор. Братцы, кого я привез, это же врач-убийца, он нас тут всех под акт подведет. А диагноз каков! С таким диагнозом на Колыме тысячи политзаключенных списаны вчистую. Ну и зверюга! Я думал, один только начальник у нас такой, но ему вроде бы по должности положено на всех рычать. Но чтобы Гришка, которого я знаю столько лет, показал свой кровожадный оскал — это же надо так быстро превратиться в монстра! Всё, бывший друг, видит бог, я страшно тебе отомщу!

Надо заметить, то ли после Гришиной угрозы, то ли вконец обессилев, вирус сам по себе сдох. Болезнь резко пошла на убыль, и через три дня бывший больной весело скакал по тундре, как молодой песец.

Надо отметить, что слово свое он сдержал. Так получилось, что в Москву он попал раньше доктора, и сразу же позвонил его супруге.

— Как Гриша, скоро ли будет в Москве, — поинтересовалась она, — и правда ли, что он на острове убил оленя?

— Какого оленя? А что, Гриша убил оленя? — спросил Москвич, умело изобразив замешательство, и, как талантливый артист, выдержал паузу. — Ах, да, Гриша, да, конечно, он, вроде бы, убил оленя!

В результате доверие к доктору как охотнику было навсегда подорвано.

Но этого ему показалось мало. В этом же году Григорию исполнялся юбилей, на который он пригласил своих друзей, в том числе и недавнего больного.

Москвич оказался верен себе. Заказал бронзовую роскошную табличку с гравировкой: «Здесь живет врач-убийца, кандидат медицинских наук» и ниже фамилию и инициалы Гриши. В ночь перед юбилеем он привинтил ее на входную дверь доктора, а головки шурупов залил эпоксидным клеем, чтобы их нельзя было отвернуть. С утра к Грише как известному и уважаемому медику потянулись гости, которые буквально теряли дар речи при взгляде на табличку, но как люди вежливые и интеллигентные юбиляру ничего не говорили.

К обеду появился Москвич. К этому моменту, отказавшись от безуспешных попыток снять табличку с двери, Гриша почти успокоился, но при виде своего заклятого друга взревел, как больной слон.

— Гришенька, успокойся и прими мои самые искренние поздравления, — фальшиво улыбаясь, промолвил тот. — Я в честь тебя две ночи не спал, все оду сочинял, сейчас прочту!

С этими словами он развернул сверток и достал настоящий пергамент с красной печатью. Выставив вперед ногу и напыжившись, он завывающим голосом, каким большинство поэтов, особенно женщины, читают свои стихи, прочел следующие строки:

Ходит по тундре легенда — плач,

Лечит пулею белый врач,

Тверда рука его и верен глаз,

Все болезни вылечит враз!

И далее — посвящается главному врачу-убийце с о. Врангеля, доктору (фамилия, имя и отчество).

Реакцию собравшихся гостей надо было видеть!

Затем Москвич сказал, что он отомщен, месть в его душе улеглась и он прощает Гришу, готов даже помочь снять табличку с двери.

Конечно, родным и коллегам этот юбилей доктора Гриши запомнился надолго. А он сам, надеюсь, с доброй улыбкой вспоминает остров, где впервые взял в руки оружие и ощутил себя настоящим добытчиком и мужчиной.

* Кукуль — это спальный мешок (прим. автора).

Популярность: 28%

Оцените эту запись:
1 звезда2 звезды3 звезды4 звезды5 звезд (7 голосов, средний: 5.00 из 5)
Loading ... Loading ...
Вы можете прочитать комментарии к этой записи в формате RSS 2.0. Вы можете оставить комментарий или обратную ссылку с вашего сайта.

3 комментария к записи “Евгений Владимирович Сычёв — «ПАРОЛЬ — ЧУКОТКА»”

  • SensDS
    10 Jan 2013, 0:15 г.
    Цитировать

    Евгений Сычёв рассказал о своих новых творческих планах. К изданию готова вторая книга. Пока она без названия. В неё войдут две повести. Одна из них расскажет о быте воркутинских лагерей с позиции ребенка — сына офицера, служившего в лагере.

    Ещё в планах писателя написать книгу о колымских охотниках и рыболовах, об интересных случаях, произошедших с ними на природе.

  • Это очень интересный материал...

Обратные ссылки

  1. Евгений Владимирович Сычёв — «ОТПУСК НА МАТЕРИКЕ» | Культурный Билибино

Оставить комментарий